Несколько дней назад Рудольфу Константиновичу Котельникову, ветерану Оленегорского ГОКа, первому начальнику участка хвостового хозяйства, 34 года отработавшему на комбинате, исполнилось 83 года. Случайно узнала об этом в самый канун дня рождения. И, решив, что ничего в этом мире случайным не бывает, направилась к нему в гости.
Знала, что будем говорить о стихах, о творчестве… Дождь, сопровождавший меня на протяжении всего пути, странным образом еще более настроил на поэтический лад.
Тем не менее, беседа не ограничилась разговором о стихах. Перелистывая исписанные аккуратным почерком страницы тетради, ветеран будто перелистывал в памяти страницы своей жизни, страницы не столь давней российской истории, которую он многозначительно назвал «смутным временем». «Стихи смутного времени и никудышные стихи», — прочитала я на обложке тетради. Подумала: самокритично.
Первое произведение датировано 1976-м годом и навеяно стихотворением поэта С. Острового «Боль». И в этом слове я ощутила нечто знаковое и символичное — слишком много душевной боли в творчестве Рудольфа Константиновича. Это боль за Отечество, за простого человека, который становится жертвой политических противоречий. Я увидела яркие образы афганцев, врача, спасающего жизнь солдату в Кандагаре, детей военного Мурмана…
Рудольф Константинович обещал показать стихотворение «Моя боль», посвященное событиям 21 сентября — 4 октября 1993 года, известным как расстрел Белого дома. Читаем. Короткие, как выстрелы, фразы отзываются тревогой и горечью в сердце. Призналась, что не опубликую.
А сколько нежности и доброты в строчках о детях и внуках! С какой теплотой он пишет о людях труда, в непростых условиях Заполярья поднимавших комбинат! Сколько уважения и признательности в посвящениях своим коллегам, друзьям, с которыми на долгие годы был связан работой! Память ветерана бережно хранит их имена. Память для него, вообще, особая категория — без исторической и культурной памяти нет человека.
Я листала поэтический дневник, понимая, что допущена до самого сокровенного. Эмоции, чувства, переживания — без купюр. Негодование, неприятие, осуждение, ярость — все есть, не без этого… Но они излились на бумагу в виде рифмованных строчек, освободив ум и сердце для любви и доброты. Рядом со мной сидел человек с удивительно светлым лицом, глазами, излучающими теплоту и сердечность.
Уходила в дождь. Дождь в тот день казался каким-то странным — не раздражал, а лишь успокаивал.
Валерия Попова